На златом крыльце сидели…
Этот сон, почему-то, приснился мне после просмотра фильмов «Последняя сказка Риты» и «Пьета».
-Начинаем товарисчи, начинаем! В небольшой комнатке был тяжелый застоявшийся воздух, в котором тонкий нюх мог бы различить смесь запахов. Кислый пот, выдохшееся пиво, дешевые духи и что-то ещё кисло-вонючее, может быть моча, или что-то другое, но крайне неприятное. Нетерпеливый голос принадлежал невзрачному мужчине в строгом костюме, с нездорово красным лицом и круглой лысиной. Все притихли. Было их немного, если быть точным 5 человек и сидели они за столом, на котором стояла большая табличка. Строгий костюм продолжил:- Серьезней надо быть, не по пустяку собрались! На скамье подсудимых у нас сегодня две очень опасные личности! Нам тут понимаешь, надо по всей строгости закона определить вину каждого, — при этом он указательным пальцем ткнул на лавочку стоящую напротив, — мы же всё-таки: «Хранители Абсолютной Морали!» (именно это и было написано на табличке, стоящей на столе, правда все буквы на ней не могли уместиться, поэтому было решено обозначить только первую в каждом слове и поставить в конце букву «ы», чтобы оказалось множественное число – хранителей ведь было несколько), декларативно произнеся последние слова, он свой палец поднял торжествующе вверх. Остальные согласно энергично закивали. Был бы ещё кто-нибудь в комнатке, он, вероятно, удивился тому, что на скамейке, куда тычил выступающий никого не было. Но людей сидящих за столом это, похоже, никак не смутило.
Тут вступила дама в сером. Причем у неё было серым всё – начиная от одежды, заканчивая цветом кожи, лишь золотистый пенсне, который она периодически прикладывала к своим глазам (то к правому, то к левому) сурово посмотрела вокруг и сухим дребезжащим голоском произнесла: — Первым рассматривается дело гражданина Ким-Ки Дука. Как только было произнесено это имя, грузный мужчина с лоснящимися от жира губами и огромным пузом с трудом скрывающимся за майкой, потрясаю банкой пива вдруг истерично заорал громовым голосом: «Не знаю, но осуждаю!», и при этом свободной рукой энергично рубанул по воздуху. От этого его щеки симметрично заколыхали, а в такт им и по пузу прошли волны негодования. Дама с пенсне продолжила: — Гражданин Ким-Ки Дук обвиняется в том, что прибегает в своих произведениях к чрезмерному насилию и снимает фильмы, глубоко чуждые нашему народу. Например, в его так сказать картиночке «Крокодил» главный герой извращенно насилует бедную девушку, а в своей поделке «Остров» он вообще (здесь её голос понижается, и остальным приходится прислушиваться к тому, что она говорит) заталкивает рыболовные крючки в абсолютно непредназначенные для этого человеческие органы! Последние произнесенные слова вызывают возмущенный гул, который прокатывается по комнате. — Чо говорить то, мочить его гада узкоглазого!, — произносит ещё один хранитель — молодой парнишка в спортивном костюмчике сплевывая сквозь зубы. При этом он скалится и его вид, почему-то сразу напоминает шакала, готового наброситься на падаль. Серая дама не умолкает: — А что мы видим в его новом, так сказать, фильме? «Пьета» — название непонятное. Народ наш будет только в заблуждение вводить. Происки это империализма, я считаю. А что же мы видим при просмотре – главный герой ходит и избивает простых корейских рабочих! Она сама от возмущения, похоже, уже начала задыхаться, и последние слова дались ей с трудом. Как только дама закончила несколько человек заговорили разом: толстяк с бородой и лоснящимися губами, уже многократно рубанув по воздуху, несколько раз повторил: «Вот ведь образина такая. В шахту его надо, в каменоломню. А то, нашлись – художжжжники». Последнее слово он произносил только с получаемой у него крайней степенью презрения. Парень, в спортивном костюме брызгая слюной и скалясь, постоянно кричал: «Мочить», а мужик в костюме сидя стукал кулаком по столу и гневно произносил: «Не по божески это. Не по христиански. И не по партийному тоже». Когда гвалт немного стих, молчавший до этого человек, сидящий накинув нога на ногу и с долей пренебрежения посматривающий на своих коллег по столу, уставшим голосом произнес: — Знаете ли, вот эта эскалация насилия, это априори абсолютно-противоестественный человеческому роду моветон. Он сделал специальное ударение на первый слог, четко выделив букву «О» и при этом произнеся последнюю букву прононсом. Я вот тут как-то читал Ницше, и у него про это очень хорошо сказано. А эти его псевдофилософствования в этом синемА (здесь он выделил букву «А» и произнес её небрежно и как бы протяжно) «Весна, лето, осень, зима и … вновь почему то опять рррЭпете рррЭпете … снова весна»? Я вот тут, знаете ли, читал Шопенгауэра, и он бы точно не одобрил…». Впрочем, последнее слово не дал ему до конца произнести мужик с банкой пива.
Он встал около него так, что пузо практически уперлось говорившему в нос: «Хватит тут вонять философ, итак всё понятно, пора голосовать!». Тот кого назвали философом брезгливо поморщился, но замолчал, лишь с жалостью ухмыльнувшись. Толстяк первым произнес вердикт, остальные тут же ему поддакнули, и по комнате раздалось громкое: «ВИНОВЕН!». Опять же если бы кто-нибудь ещё был там, то он кроме этого громкого слова вдруг услышал бы ещё какой-то звук и только тут заметил бы кое-кого в одном из углов комнаты. У этого некто привязанного ремнями к стене, в смирительной рубашке, был заклеен рот, отчего он мог только издавать непонятные и нечленораздельные звуки. Этого некто звали Здравый Смысл (странное конечно имя, из-за которого ему бедному постоянно доставались насмешки и подзатыльники от остальных ещё с раннего детства), и он должен был быть защитником отсутствующих подсудимых, но хранители решили, что от греха подальше лучше ему налепить на рот скотч и привязать к темному углу, в котором его не будет видно, так спокойней будет всем -, подумали они. А за столом слово опять взяла дама в сером. Абсолютно удовлетворенная решением по первому делу, она произнесла твердым голосом: — Не расслабляйтесь, товарищи! У нас тут ещё одна подсудимая.
Гражданка Рената Литвинова, которая подсунула нам тут свою «Последнюю сказку Риты». — А чего тут разбирать, вдруг напористо закричал мужик в деловом костюме. Дурит людей своим мещанским бредом, говорят у неё там Смерть ходит! Ну вот вы мне скажите, ну как Смерть может ходить??? Ну она же не умеет ходить! Здесь его красное лицо начало менять цвет и уже практически багровый, стуча в своей излюбленной манере по столу, он истерично заорал: «Такое кино нам не нужно!». Поменяв перекинутые ноги в другую сторону, начитанный произнес: «Шопенгауэр бы не одобрил». Молодой хранитель с оскалом вдруг нервно усмехнувшись, и с каким то похотливым оттенком в голосе вдруг сообщил окружающим: «А это.. чё я слышал то… говорят она это… Литвинова то эта и Земфира…». Остальные услышав его слова, гневно и протестующе охнули, а толстяк рубанув рукой по воздуху торжествующе рявкнул: «А что я говорил! Пропаганда!». И тут их голоса начали сливаться в невообразимо громкий шум в котором можно было лишь услышать отдельные слова: «мещанка!», «извращенка!», «народ дурит», «шопенгауэр бы не одобрил», «на фабрику её»… А тем временем по улице города шли люди. Этот шум они слышать не могли, потому что раздавался он в здании на отшибе на котором можно было бы только увидеть первые буквы «С» и «У», остальные были запорошены снегом. Впрочем им до этого шума не было никакого дела. Они шли в кино.
