— о.Игорь, по статистике в поселке Усть-Анзас в 2010 году было 87 жителей, электричество давали строго по часам, а для того, чтобы попасть в поселок, требовалось большое количество времени и сил. За последние 11 лет что-то кардинально изменилось?
— Усть-Анзас – поселок с «плавающим» населением. На зиму там остаются только те, кто живет в этой деревне, их действительно около 80 человек. В весенне-летний период приезжают отдыхать родственники, дети, возвращаются студенты на каникулы, людей становится гораздо больше.
Когда я только начинал служить, это был 1995 год, даже в крупный город Таштагол, расположенный рядом, ходил только поезд. Еще был вагон-магазин, с которого в труднодоступных поселках продавали продукты. И чтобы привезти большой груз из Новокузнецка, мне приходилось договариваться с начальником местного отделения железной дороги. Зачастую же в Усть-Анзас я добирался вертолетом.
Как вариант, в поселок можно было добраться еще по реке, но для этого пришлось бы 11 часов грести веслами.
В конце 90-х там начали развивать дорожные сети, дорогу до Усть-Анзаса привели в относительно нормальное состояние. Если раньше из Шерегеша до поселка путь занимал не менее четырёх-пяти часов, то сейчас не больше двух.
Год назад здесь установили солнечные батареи, в будущем их должны бесплатно передать местным жителям. В общем, сейчас это уже не совсем глухомань, как 25 лет назад.
— Откуда пришло решение строить храм в таком месте?
— Изначально у нас – небольшой группы единомышленников, людей с которыми я дружу и которые любят Усть-Анзас (помощник руководителя миссионерского отдела Новокузнецкой епархии о.Дмитрий Казанцев, благочинный церквей Таштагольского округа о. Иоанн Генсирук, местные жители и некоторые другие) не было таких планов. Все началось с того, что мы в очередной раз приехали на богослужение в 2016 году, и одна из прихожанок говорит: «Отец Игорь, мы решили строить храм». Эта фраза для меня прозвучала так значимо!
Я ответил, если они будут строить, конечно, мы, священники, будем помогать. Все организационные и финансовые моменты мы взяли на себя. Строительство очень затратно, и местные жители вряд ли смогли бы понести необходимые расходы.
Храм строится по принципу «С мира по нитке – нищему рубаха». Местные жители приносят, кто сколько может. Есть средства — делаем какие-то работы, нет денег – все стоит. Так мы строим уже три года, хотя при наличии денег можно было бы завершить работы за один сезон.
По большому счету, еще требуется около 1,5 — 2 млн рублей, чтобы довести строительство сруба до конца и закрыть храм кровлей, поставить купола. Потом начнется отделка, но это уже отдельное финансирование.
— Действительно есть спонсоры, готовые оплачивать строительство в малодоступном районе, где даже туристы — редкость?
-Генерального спонсора у нас нет. Но ежегодно в епархии проводится сбор – мы просим жертвовать средства на деятельность миссионерского отдела. В храмах ставят копилку, в которую прихожане кладут, кто сколько может. Затем настоятель эти деньги передает нам. В среднем удается собрать 60-70 тыс. На этот сезон с помощью пожертвований накопилось 300 тысяч. Однако уложимся мы в бюджет или нет, пока не знаю.
Кто-то слышит, что идет строительство, лично подходит ко мне и предлагает финансовую помощь или посильный труд. Но таких немного.
«Шорцы – они обычные люди»
— Помните свои эмоции, когда впервые попали в Усть-Анзас?
— Я приехал туда в январе 1995, меня привез этнограф Валерий Кимеев. Усть-Анзас я воспринял, как большое «общежитие. Меня поразила тогда скудность обстановки, быт шорцев был сходни военным условиям: железные койки, беленые стены, печка, стол. Полочки, на которых стоит посуда. Это первое впечатление – что очень скудная жизнь. Лесная, таежная. Где человеку много не надо – погреться и переночевать.
— Речь идет про охотников, семейные люди, наверное, жили в более комфортных условиях?
— Возможно, но я попадал именно в бедные дома. Мы прожили там почти неделю, а потом по благословению владыки я приехал с семьей на 4 года, и ощутил весь этот суровый быт на себе: отсутствие стиральной машинки и холодильника, электричество на три – четыре часа в день. Там я научился колоть дрова, заготавливать сено, а жена – выпекать хлеб и доить корову.
У меня было свободное время, которое я тратил на чтение книг, журналов, учил шорский, английский и древнегреческий языки. И конечно, проводил богослужения.
Все местные жители имели отношение к церковной жизни. Приходили крестить детей, участвовали в таинствах, на Пасху собиралось всегда человек 40 – почти половина поселка. Сейчас я не всегда могу оказаться там на большие церковные праздники, но все равно, когда мы приезжаем, на службу приходят 10-15 человек, и это много. Есть поселки с населением в 3-5 тысяч человек, и на рядовую службу там приходит примерно столько же.
По сути, весь Усть-Анзас сегодня – это одна большая община. Хотя нельзя сказать, что они все очень воцерковленные люди, которые не пропускают ни одной службы.
Когда я жил в Усть-Анзасе 25 лет назад, я думал, что достаточно быть рядом с людьми, и постепенно они воцерковятся. Как у Серафима Саровского: «Спасись сам, и вокруг тебя спасутся тысячи». Сейчас я понимаю, что это было достаточно самонадеянно, идеальным быть невозможно.
После меня с миссионерской целью приехал на пару недель другой священник. У него все было просто: перед причастием поститься пять дней, вычитать три канона, акафисты, и т.п. Он приехал с набором поведенческих стереотипов, и когда я туда вернулся, то не узнал свою паству. Паства вся стала православная!
— Шорцы – двоеверы?
— Этот вопрос больше философский. Я не могу измерить религиозность в процентах, не могу сказать, что в принципе все люди, которые приходят в храмы, даже в городе, полностью и безоговорочно верующие, такие православные христиане в вакууме, какими мы можем их изобразить.
Нас нет в вакууме, мы живые люди. Иногда бывает так, что ты приходишь к человеку, которого до этого 10 лет знал, как ревностного прихожанина, а у него дома разные обереги, книги про психологические или эзотерические практики. Относительно недавно меня поразил один человек. Он регулярно ходит в храм, мы как-то с ним разговорились, и оказалось, у него такая каша в голове! Диву даешься, с какой кашей можно жить.
Это мы сами зачастую находимся в плену стереотипов, и со стороны рисуем себе идеальную картину. Сколько в СМИ таких историй, когда человек выглядит как прекрасный семьянин, а потом выясняется, что он регулярно бьет жену и детей.
И также шорцы – они обычные люди. Вчера он окропил водкой перевал – «для духов», и сделал это как дань традиции, своей национальной идентичности. А завтра придет в храм и будет обращаться к священнику с просьбой крестить ребенка. И, будучи крестным, совершенно искренне произнесет слова отречения от дьявола.
Как и все люди, они имеют свойство меняться, причем кардинально. Я не буду называть имя этого человека, его достаточно хорошо знают за пределами Новокузнецка. Когда я с ним впервые встретился, он, шорец, четко обозначил свою позицию как язычника: «У нас своя вера, религия, я не христианин и никогда им не буду».
Сейчас он может публично прочитать «Отче наш». Не так давно он спрашивал меня о том, что нужно для соборования.
— У шорцев есть понимание, что вот тут – шаманские пляски с бубнами, а вот тут – христианство, и они не пересекаются? Или только национальная интеллигенция разделяет это убеждение?
— Шорцы, безусловно, разные. И то, что скажет человек, который всю жизнь проработал директором музея, или житель Усть-Анзаса, занимающийся охотой – очень разные вещи. Есть городской человек, а есть тот, который живет в лесу. У них разное мировоззрение, воспитание, круг общения, образование.
Опыт богообщения нужен человеку и в лесу, и в городе. Личный мистический опыт у каждого человека очень разный. Однако, по моим наблюдениям, внутри у шорцев совершенно точно никакого конфликта культур нет.
В Усть-Анзасе на противоположном берегу реки жил дядя Трофим, уже глубокий старик 80 лет. Он каждое воскресенье перебирался через речку и по берегу шел два километра в поселок. Зимой, летом, в любую непогоду, он упорно двигался на службу. Притом, что никакого синкретизма в его убеждениях не было, он был действительно христианином до мозга костей. Но дядя Трофим – это «Шория уходящая». Такой больше не осталось. Это те шорцы, которые были воспитаны в традиции своими родителями. А те получили традицию от дореволюционных миссионеров Алтайской духовной миссии, которые организовали стан в Усть-Анзасе.
И долгое время потомки тех, крещеных шорцев, сохраняли веру. Читали молитвы, сами крестили детей, на Крещение набирали воду в полночь. Конечно, тот факт, что они соблюдали все советские годы обрядовость, форму православия, не говорит о том, что все они были глубоко религиозными людьми. Но бывает ли одно содержание без формы? Думаю, нет.
«Нам ценно то, что у вас есть»
— Сейчас вы используете опыт Алтайской миссии для проповеди?
— Дважды войти в одну и ту же реку невозможно. Если говорить об образе современного миссионерства, то оно кардинально отличается от того, что было тогда. Мне всегда было понятно, что в 19 веке — своя реальность, а сейчас совсем иная. Протоиерей Василий Вербицкий (этнограф, лингвист, миссионер Алтайской духовной миссии – прим.ред.) не знал условий Советского союза, атеизма.
Тогда Церковь выполняла функцию ЗАГСа, государственного института. И было очень четко понятно, кто православный, а кто нет: если крещен в Церкви – православный. Задача была, с одной стороны, крестить. С другой стороны, архимандрит Макарий Глухарев (основатель Алтайской духовной миссии – прим.ред.) заложил основания для правильной миссионерской работы, и была установка: не крестить просто так, как это зачастую делали в других регионах. К таинству готовили серьезно – человек должен был отречься от своих языческих верований.
о.Василия Вербицкого я всегда отстаиваю от нападок исследователей, которые говорят, что крещение было насильственным. Для Алтайской духовной миссии такие методы были неприемлемы! Да, действовали такие вещи, как льготы, освобождение от военной службы или даже местному населению давали чистую рубаху. Но мы же не будем говорить, что люди крестились за чистую рубаху! Это смешно. Отец Василий в один аил ездил 20 лет подряд. Местные говорили ему: ты сюда не приезжай, мы не хотим тебя слушать и не будем креститься. А он упорно ездил туда 20 лет — пока они не согласились. Меня восхищает его жизнь. Сейчас я могу до Усть-Анзаса из Новокузнецка доехать за четыре часа, а он добирался две недели на лошади. И нисколько не роптал.
Вот этот опыт очень важен для современного миссионера. А повод для такой проповеди всегда найдется. Бог сам приводит к себе людей, однако если не будет того, кто скажет, то человек может и не услышать. Суть миссионерства для меня в том, что оно работает не когда ты менторским тоном говоришь, как и что надо делать, а когда относишься с любовью и пониманием к человеку.
— Перевод Евангелия от Марка и Иоанна, и молитвослова на шорский – реальная необходимость, или это была в свое время какая-то миссионерская обязанность?
— Переводить Евангелие на шорский мы стали в 90-е годы. Тогда мой личный интерес совпал с интересом Института перевода Библии, в котором хотели перевести эту книгу на все языки бывших народов Советского союза.
Перевод делал Геннадий Косточаков, шорский фольклорист, переводчик, поэт. Этот текст был сделан на нижнемрасском диалекте, и его понимают далеко не все носители языка. Бывает, что шорцы читают это Евангелие, и говорят: «Мы ничего не понимаем, потому что это Косточаков написал».
И здесь открывается еще одна проблема – далеко не все шорцы знают свой язык и понимают тех, кто на нем говорит. Процесс ассимиляции давно запущен, русский язык для многих – единственный, который они знают.
Как-то я сплавлялся по реке в горной Шории и встретил местных парней, плывущих на катамаране. Я здороваюсь с ними, и что-то еще говорю. А они смотрят на меня непонимающими глазами и отвечают: «Это вы по-шорски сейчас, да?»
Однако я думаю, несмотря на эти культурологические нюансы, переводить Евангелие было нужно. Это проявление уважения и любви. В их глазах я представитель Церкви, и я транслирую шорцам следующую мысль: нам ценно то, что у вас есть, и мы не хотим, чтобы вы это потеряли.
Даже если когда-нибудь не останется ни одного шорца, их язык будет сохранен в Писании. Известны примеры, когда возрождались языки, например, на иврите тоже никто не говорил долгое время.
— Но численность шорцев сокращается, сейчас их всего около 10 тыс человек. Возможно, лет через 50 людей, которые осознают себя шорцами, вообще не останется?
— Геннадий Косточаков тоже задается вопросом, зачем это нужно? И отвечает на свой же вопрос: затем, чтобы хоть таким путем сохранить шорский язык.
Возможно, если бы не интерес Института Библии, лично я бы не стал переводить Евангелие, а ограничился молитвословом. Тогда шорцы в большей степени нуждались в молитвах, в каких-то простых текстах, которые идут от души и им понятны.
Их также трогают слова песнопений, канонов, молитв. Когда мы в 90-х жили в Усть-Анзасе, зимой пришел парень лет 16 из Шерегеша. Он пешком преодолел 60 километров к православному священнику в шорскую деревню только потому, что у него были вопросы, на которые он хотел получить ответы. Я спросил его: «Что вызвало твой интерес?». И он ответил, что начал читать молитвослов на славянском языке, который тронул его до глубины души.
-Если бы была возможность уехать и не заниматься миссионерством среди шорцев, вы бы уехали?
— Я свободный человек, могу в любой момент собрать чемоданы и уехать, куда угодно. Но я здесь, потому что у меня есть паства, которую надо вести. Усть-Анзас я не собирался оставлять даже после четырех лет служения. По решению владыки был переведен на другой приход, но все равно продолжал туда ездить.
Можно сказать, что Усть-Анзас – это навсегда. Постоянно я живу в Новокузнецке, а в поселок приезжаю на праздники и по необходимости – для строительства храма. Но думаю вернуться туда навсегда.
