— Михаил Борисович, у вас должностей намного больше, чем обычно бывает у людей — священник кафедрального собора Рождества Иоанна Предтечи, руководитель епархиального отдела молодежной работы, преподаватель туризма в городском детском центре и плюс ко всему ещё и военный священник. Как вам удаётся всё совмещать?
-С трудом. Мне постоянно кажется, что я ничего не успеваю! И священником, и преподавателем я стал случайно. Я из Новосибирска — там родился, вырос, и, если честно, я из трудных подростков. На учёте в милиции состоял с 12 лет. Это был конец 80-х — начало 90-х, то самое время, когда мальчики мечтали стать «братками», а девочки – «интердевочками».
Дальше все могло быть еще хуже, но мне повезло. У нас был умный участковый, который собрал всех своих «трудных» подопечных и сделал логический вывод о том, почему мы такие «трудные»: пионерские и спортивные секции закрыты, пацанам делать нечего, поэтому и вытворяют всякое. В итоге за нами закрепили «опекунов» — офицеров ОМОНа. Мы с ними ходили заниматься боевыми искусствами. Это было очень эффективно – из всей нашей толпы мелких уголовников в тюрьму сели только двое, остальные выросли нормальными.
Я очень хотел стать пожарным, и меня участковый отдал на поруки легендарному офицеру пожарной охраны из Академгородка, Ивану Ивановичу Петросяну. Иван Иванович был очень хорошим человеком, приучил меня к спорту, а ещё он был прихожанином храма. Мы все хотели быть похожими на него, так что постепенно вся наша секция тоже воцерковилась.
В 1994 году я поехал поступать в Екатеринбургское пожарно-техническое училище, чтобы стать офицером пожарной охраны. А накануне был разговор, что мол, не поступить ли мне одновременно ещё и в семинарию. Иван Иванович ещё пошутил, что мол, пожарных воспитал много, а священника ещё ни одного. Я подал документы и в пожарное училище, и в Томскую духовную семинарию. Так как экзамены раньше были в семинарии, то остался там, а через два года меня рукоположили и отправили служить в деревню в Кожевниковском районе.
-Довольно эксцентричное решение для молодого парня в начале 90-х годов, после 70 лет атеизма. Как выглядела учёба в семинарии в те годы? Как удалось уговорить уехать в деревню из Томска молодую жену?
-Это было полное материальное неустройство и много романтики. Перед тем, как учиться, зачастую нужно было помещение немного отремонтировать, отопление было не везде – было так холодно, что замерзали чернила в ручке. Но мы ничего не боялись, уехать в деревню было не ссылкой, а возможностью. Мы рвались туда – фактически с нуля или с глубокой разрухи создавать храмы и общество. Жена тоже не была против. Мы же познакомились в семинарии, она такая же, как я, у нас общие интересы. И делать действительно всё приходилось с нуля: в Кожевниково был абсолютно пустой храм.
Там в деревне соседству со мной жил пожилой преподаватель бывшего дома пионеров. Человек работал на энтузиазме – людям по нескольку месяцев не платили зарплату, но они не бросали свое дело. Он очень сильно любил детей, пытался для них сделать хоть что-то. И он стал мне предлагать организовывать работу с детьми: дрова наколоть ветерану, организовать с ребятишками рождественский праздник, в поход сходить. За год образовался костяк в 40 человек при воскресной школе.
Собственно, так я и начал работу с детьми. Похоже, я просто нащупал тот самый пласт детей, которые никому особо не нужны – трудные подростки, ершистые, неудобные, рисковые, но любопытные и энергичные. Когда меня перевели в Северск, это оформилось в проект «Вифлеемская звезда», который затем просуществовал 13 лет. Мы занимались спортом, туризмом. С детьми работали сотрудники местной пожарной охраны в секции пожарного спорта, мы сотрудничали со всеми творческими коллективами города, организовывали летние лагеря. Многие ребята из моей воскресной школы потом стали пожарными, спасателями, педагогами, занимаются горным туризмом, со многими поддерживаю отношения до сих пор.
Потом я переехал в Юргу, служить в Мариинской епархии, и мы воссоздали «Вифлеемскую звезду» уже в Кузбассе.
-Как вы стали военным священником?
-В Юрге, куда меня назначили служить, градообразующее предприятие — это гарнизон, и вокруг него крутится, так или иначе, жизнь всего города. Военных много, практически все жители имеют хоть какое-то отношение к военным. Обычный город, открытый, уютный, где приятно жить. В 2015 году в Юргинском гарнизоне образовалась вакансия военного священника, порекомендовали мою кандидатуру. Так и стал.
-В чем обязанности полкового священника?
-Это очень интересный вопрос. Я помню первый день службы – 1 декабря 2015 года, я на КПП прихожу, документы уже были все переданы заранее, первый день работы. Дежурный видит меня, отдаёт воинское приветствие: «Здравия желаю, отец Михаил». Я чуть не поперхнулся. Потом уже командир объяснил мне, что теперь я помощник командира по работе с верующими военнослужащими и работу с ними должен организовать сам.
На самом деле, обязанности могут разниться у разных священников. Военное духовенство в армии появилось в 2010-х годах, это вводится очень постепенно. Есть бригады, где вообще нет священников. Мы на сборах видимся с другими священниками ЦВО, общаемся, и могу сказать – военное духовенство в России сейчас идёт по новой, непроторенной дороге, создаёт свои традиции.
Это понятно – в принципе капелланы в последний раз в нашей армии были ещё в Российской Империи. Во вторых, те традиции столетней давности не работают – слишком изменились сами люди и их отношение к религии. Не работает, в принципе не применим к нашим людям и опыт зарубежных военных священников.
У меня основная задача – помочь верующим призывникам, контрактникам и офицерам проходить службу в армии. Причём не только православным, по и представителям других конфессий и религий.
-Вы же православный священник, чем вы можете помочь срочнику-мусульманину или буддисту? Вообще, с какими проблемами к вам обращаются военнослужащие?
-В мои задачи не входят функции миссионера, нет цели обратить всех в православное христианство. Очень часто мне приходится устраивать собеседования с военнослужащими, зачастую – с проблемными. Мероприятия, связанные с праздниками, просто помещения бойцов в лагерях, организовываю для желающих походы в храм, разбираем с военными моральные вопросы в виде лекций – адаптацию, поведения, пьянство, профилактика суицидов.
Например, парням с Кавказа приходится объяснять про разность менталитетов, дисциплину и обязанность выполнять всё, что требуется от солдата. У них на малой родине уклад жизни такой, что проявлять свой взрывной характер и даже силу не считается предосудительным, а из-за традиций возникает ряд бытовых проблем: мыть-не мыть полы, как читать намаз, что есть и не есть, как соблюдать правильно гигиену.
И с парнями приходится беседовать, обращаясь к авторитету в том числе исламских проповедников того течения ислама, которого придерживается человек, или даже приглашать на беседу муллу. В итоге всё довольно удачно разрешается, так как для мусульманина служба в армии равна нахождению в походе, и все обычные правила и ограничения в такой ситуации отменены. С буддистами я почти никогда не пересекался, в принципе в ЦВО только один буддистский лама в одной республике.
А в целом вопросы к священнику у военных связаны с личными проблемами: куда потом поступить, почему не дождалась девушка, как выбрать профессию. Офицеры консультируются по семейным проблемам: как найти общий язык с ребенком, что делать, если в семье ссоры, если быт заел, высокая закредитованность. Обычные вопросы.
Кроме того, в армии уделяют внимание профилактики суицида: 18-летние мальчишки не все готовы к тяжести воинской службы, это же подростковый возраст, идущие ещё из детства комплексы, и тут такие суровые условия в окружении таких же парней. В принципе ситуация взрывоопасная. Но тут важно дать понять, что любую проблему можно решить не радикальным, а умным способом.
-Ещё несколько лет назад среди военных было достаточно распространено неоязычество, как минимум на уровне атрибутики – амулеты, татуировки, кто-то практиковал и обряды. Вам приходилось сталкиваться с этим явлением, как такие военнослужащие себя ведут по отношению к священнику?
-Я почти безошибочно вычисляю неоязычников, даже в толпе, уж не знаю почему. Начинается там всё, как правило, с ЗОЖ, а заканчивается твердыми убеждениями в том, что славянам нужно вернуть старых богов. Если речь о каких-то богословских моментах, то я не помню ни одного своего разговора с неоязычниками на эту тему. Люди твердо убеждены, что мир устроен так, как они убеждены.
Но сейчас увлечение неоязычеством, по моим наблюдениям, серьёзно спало, это прямо заметно. Что на это повлияло, не знаю. Возможно, прошла мода, возможно, повлияли события на Украине, где похожее модное поветрие среди молодёжи потихоньку привело к радикализации и в итоге вылилось в уродливое явление.
-Как вы вообще попали в зону военной спецоперации?
-Пришёл приказ о том, что на место проведения СВО необходимо направить помощников командиров по работе с верующими военнослужащими. На мою часть пришёл приказ, командир спросил, поеду ли я. Я отпросился на основной работе, директор дал отгул. Главная цель командировки – гуманитарная миссия, а также помощь бойцам по встрече праздника Пасхи.
Для создания пасхального настроения привёз солдатам полторы тысячи куличей. Их собрали в качестве пасхальных подарков в храмах российских городков, граничащих с ДНР. Если честно, я от такого количества подарков немного опешил, а потом стало понятно, в чём суть – это общая атмосфера в этом районе.
А через несколько дней нам привезли ещё несколько сотен куличей, которые собрали прихожане храмов. Их раздали мирным жителям в зоне проведения СВО вместе с гуманитарной помощью.
-То есть, эти праздничные подарки собирали просто прихожане храмов?
-Да, в приграничных городах России очень тепло относятся к солдатам. Они идут по улице – люди здороваются. Ребятишки подбегают, в магазине кассир пытается чуть ли не половину продуктов вручить в подарок «от себя». Меня бабушка какая-то остановила, пыталась пирожки дать. Я давай отказываться, она всё равно настойчиво вручает мне пирожки: «Да возьми, солдатикам отдашь».
Я взрослый человек, не склонный к сентиментальности и приукрашиванию действительности, я живу в городе, где есть гарнизон, и для меня такое массовое обожание военных было чем-то из ряда вон.
-Армейский священник – вполне себе цель для противника?
-Вполне себе. И что? Мне выдали каску, и бронежилет. Это, правда, очень комично смотрится поверх рясы, но что делать. Даже на БТРе прокатился, из-за чего до места доехал буквально чёрный от пыли.
К слову, в зоне СВО обстрел православных храмов со стороны Украины тоже не из ряда вон. В населенном пункте, рядом с которым мы были, буквально за несколько дней до этого обстреляли и серьёзно повредили православный храм. Восстанавливать его будет долго, дорого, из-за сильного стресса настоятель буквально слёг.
-О чём говорят со священником люди в зоне спецоперации?
-Начнём с того, что в окопах атеистов не бывает. Военнослужащим нужна духовная помощь, но корректная. Я старался не лезть ни к кому, но военные сами подходили ко мне, чтобы поговорить.
Любой военный конфликт – тяжелейшее испытание для любого человека, и для мирных жителей, и для тех, кто с оружием в руках. Это серьёзный духовный кризис.
Во время командировки мне удалось объехать несколько госпиталей, где лечат раненых солдат. Поздравил их с Пасхой. Я когда в госпиталь заходил, были ребята, которые возмущались, мол, зачем вы нас поздравляете, нам это не надо. Тогда приходилось объяснять: «Послушай, не важно, во что веришь ты – у меня сегодня праздник, Христос воскрес, и это огромная радость, которой я хочу с тобой поделиться. А когда уже будет у тебя радость, по твоей религии, и ты придёшь ей делиться со мной, то я порадуюсь за тебя и поздравлю тебя». И вот после этого ребята уже включались, действительно поздравляли. Ребята передавали приветы своим родным, один парень – список тех, за кого нужно помолиться.
И отдельно надо сказать о медиках. Я увидел только треть медиков – они как раз были на дежурстве. Уставшие, не выспавшиеся люди, которым приходилось оборудовать операционные чуть ли не из подручных средств. Они там творят чудеса просто, они борются за каждого пациента. Там – вся Россия: с Владивостока, из Самары, Ростова, из других городов.
-О чём говорят мирные жители, с которыми удалось пообщаться?
-Беженцы, которые только что вышли из-под обстрелов в одном селе, прямо говорят, что хотят уехать в Россию. Это одно из тех сел, которые держать оборону от Украины уже восемь лет. Люди просят об одном, дословно: «Не уходите, пожалуйста, отсюда, уйдете — нам здесь конец. Нас вырежут, как баранов». Ну и ещё бытовые просьбы – продукты, лекарства, необходимые вещи.
У меня сложилось впечатление о жуткой бедности этого края. Там по домам видно, что последний ремонт, последнее строительство было в начале 90-х. Причём не потому, что люди плохие, пьют, гуляют. Нет, они работяги, там просто взять неоткуда деньги.
-Вы поедете ещё в подобную командировку?
-Вот прямо сейчас мне предстоит с головой погрузиться в основную работу – меня ждут дети, организация смен летних лагерей (а летний лагерь – это всегда как пороховая бочка), текущая работа, служба в храме. Но ответ положительный. Да, я поеду. Если будет приказ.
