ПАЦИЕНТ СКОРЕЕ ЖИВ
— Вы, по мнению врачей федерального уровня, провели самую уникальную операцию в стране. Что вам сказали московские коллеги, когда вы прилетели в столицу за наградой? — Отзывы были все хорошие. Один из таких дал авторитетный академик Крылов — директор нейрохирургического центра института Склифосовского. Я ему описал этот случай, клиническую картину. Он меня перебил и говорит: «Я бы не стал оперировать». На что я ответил: «Так мы же уже прооперировали, нам бы теперь прореабилитировать». Вот и в Москве все удивились тому, что такая операция вообще состоялась. В итоге рецензии на конкурсную заявку, которую мы подали, были положительными. Всего участвовали 132 работы со всей страны. Но наша вне конкурса прошла, потому что больной такой в мире один. — Что это был за случай? — Гигантская аневризма. Такие случаи — вообще проблема до конца нерешенная. Если говорить простым языком, то аневризма – это мешок, в который постоянно, с большой скоростью стекается кровь. Разрыв мешочка на операции – это катастрофа. Плюс наш пациент собрал все осложнения, которые вообще возможны при таком диагнозе: у него произошел разрыв, сформировалась гематома, и это все на фоне аномалии развития. У больного была всего одна артерия, снабжающая оба полушария головного мозга, и вот на ней же и была аневризма. Плюс крайне тяжелое состояние перед операцией – кома. Уже потом мне все знакомые хирурги однозначно сказали, что это отказ от вмешательства, потому что смертность в мире до этого случая была стопроцентной. — Так почему же вы все-таки решились взяться за такую сложную операцию? — В нашей больнице очень хорошие медики. Многие помогли мне. И бригада, которая проводила со мной эту операцию, и те, кто ухаживал за пациентом после хирургического вмешательства. Хотелось бы отметить реаниматологов Сергея Вострикова, Геннадия Паночева и Андрея Котельникова. Мы с ними прошли весь путь лечения этого больного. Жаль, что их нельзя было взять в Москву, но их труд нельзя недооценивать. Благодаря им наш пациент поднялся на ноги и до сих пор потихоньку восстанавливается. — Стал ли знаковым для кузбасской медицины этот случай? — Он даст шанс вылечиться очень многим людям. Тем, которым раньше отказывали в операциях. Теперь у них появится возможность вернуться к жизни. Конечно, полного восстановления в таких случаях нет, ведь это повреждение коры головного мозга, а сюда добраться нелегко. Конечно, шахматистом такой пациент не станет и институт с красным дипломом не окончит, но плюсов все равно больше. В случаях с молодыми женщинами, например, сохраняется репродуктивная функция. Это же прекрасно.
«Я В СЕМЬЕ ТАКОЙ ПЕРВЫЙ…»
— Стать врачом – традиционная детская фантазия. Вы о медицинской карьере мечтали? — Да, помню день и место, когда точно решил, что буду доктором. Это было в 4 классе, в гостях у бабушки в другом городе. Стоял хороший летний день, мы гуляли с родителями по улице … но вот обстоятельств точно уже не вспомню. Просто спросил меня кто-то: «А ты кем хочешь быть?», вот я и ответил: «врачом». А почему именно так решил, не знаю, но с этой мыслью и рос… — Выбор вуза для получения профессии был так же спонтанен? — Нет. Поступил я в кемеровский медицинский институт, а закончил уже академию. Жаль, что в школьные годы не было возможности получить практические навыки. Это только дети медиков могли ходить со своими родителями в больницы, наблюдать, изучать. А я в своей семье такой первый… врач. Операционный процесс изнутри увидел впервые уже будучи студентом. — Когда определились со специальностью? — Для меня это было сложным. По операционным мы бегали где-то со второго курса института. Днем на парах отзанимаешься, а ближе к ночи бежишь на дежурство в какую-нибудь больницу. Самая понимающая в этом плане была хирургия в Кировском районе. Они пускали к пациентам – можно было что-то потрогать, зашить. Тут же можно было в операционную пойти ассистентом. Здорово было. Тогда я понял, что травматологом мне не быть. (Смеется.) Потому что я эмпат. Если человек приходит со сломанной рукой, у меня начинает рука ныть. Привезли как-то мужчину после аварии с открытыми переломами ног, так и меня ноги забеспокоили… А почему понравилась нейрохирургия, сказать не могу. Но первого пациента по этой части помню. Оперировать его нейротравму вызвали хирурга из другой клиники. Он приехал, а я с ним в операционную посмотреть. Он — раз! Череп вскрыл – мозги не пульсируют. Мне понравилась его ловкость и профессионализм. Понял, что тоже так хочу уметь. — А свою первую операцию помните? — Конечно. Пациент – пожилой мужчина с черепно-мозговой травмой. У него была огромнейшая гематома, с такой погибают, если не прооперировать. Но тогда я был только два или три месяца после выпуска из академии, поэтому нам давали больных абсолютно бесперспективных. То есть эта стопроцентная летальность. Но ведь надо же было нам молодым опыта набираться. Так что оперировали сами, но под чутким руководством старших коллег. А случаев тяжелых было много! Все-таки конец девяностых, сами понимаете. С огнестрельными ранениями поступали каждый месяц… 
У КАЖДОГО ВРАЧА СВОЁ КЛАДБИЩЕ
— В областной клинической больнице в вашем отделении нейрохирургии какие сейчас основные направления лечения? — Мы в течение последних пяти лет выполняем больше операций, чем любое другое отделение в области. Оперативная активность у нас 86%. Для сравнения, в центральном институте нейрохирургии им. Бурденко в Москве оперативная активность 92%. Главным направлением для нас остается онкология. Та техника, которая у нас есть, позволяет обследовать и лечить больного на очень высоком уровне. — Вы испытываете страх во время операций? — Безусловно. Страх, что не справишься. Всегда один и тот же. Опасение, что начнется кровотечение, которое сведет на нет все твои усилия. — Ваше отношение к смерти поменялось за годы практики? — Нет, привычки к этому нет. Ни у одного нормального человека она выработаться не может. Хирург умирает частичкой вместе с каждым своим больным. И есть люди, которые циничны и относятся равнодушно к смерти своего пациента, а есть те, которые начинают копаться в себе и искать причины, почему так произошло. У каждого врача свое «кладбище». Причем у хорошего хирурга оно может быть намного больше, чем у среднего. Но у первого не встречается на этом «кладбище» однотипных случаев. Он не повторяет свои ошибки. Вот в чем разница. — Практический опыт у вас за плечами большой, а как относитесь к научной деятельности? — Только положительно, но при этом не считаю, что это обязательное условие для успешных практических наработок. Есть люди, которые к этому склонны, а есть те, кто нет. Но и тот врач, что не ведет научную деятельность, вполне успешно осуществляет лечение. Важен собственный опыт и тот, что ты готов перенимать у других. — Сейчас в мире развивается роботохирургия – машины заменяют человеческие ресурсы. Ваше отношение к ноу-хау. Вы каким видите будущее хирургии? — Точность благодаря таким разработкам повысилась однозначно. Но массово это невозможно. Я видел этого робота, симпатичная штучка. Конечно, он не ошибается. Для них даже операции придумали – он умеет закручивать два винта очень четко. Человек так не сможет. Вот и все его применение в нейрохирургии. Вряд ли когда-нибудь такие устройства заменят людей.
